Те, кто мог им помешать, остались там, в доме. Четверо — в подвале, еще с полтора десятка — наверху. Бойцы не подвели, бойцы положили всех на месте, неожиданно, через окна и двери ворвавшись на первый этаж. И даже слегка переусердствовали, не взяв, как им предписывалось, ни одного, которого можно было бы допросить, пленного. Потому что, встретив отчаянное сопротивление и потеряв в первые мгновения боя семерых своих, сильно осерчали. Бойцы дали маху. Но их ошибку исправил Резидент.
— Сколько у тебя людей? Всего? — Главарь молчал.
Судя по всему, он был не из робкого десятка и понимал, что никакие признания его не спасут, что он хоть так, хоть так — покойник.
— Ты ведь все равно все скажешь! — пообещал Резидент.
И сам на себя разозлился.
Он разговаривал точно так же, как говорили с ним. Он произносил те же самые слова и те же угрозы. И собирался делать то же самое, что делали с ним они.
Он был жертвой — стал палачом. Стал таким же, как они!
Но что поделать — такой уж жанр! С мизансценами и текстом, который должен ему соответствовать. И со словами — понятными и доходчивыми. Им — понятными.
Именно поэтому он выбрал язык, на котором они говорили с ним! Чтобы его понимали. Чтобы — он понимал! Без переводчика! Чтобы понял, что чикаться с ним никто не намерен. А намерены вытянуть из него все, что он знает, причем как можно быстрее, и поэтому любой ценой. Пока еще есть шанс покончить с его людьми разом, до того как они разбегутся по стране, растворившись в ее многомиллионном населении…
— Ну так что?
Пленник молчал, с ненавистью глядя на Резидента, бывшего недавно его пленником.
— Смотри, как бы жалеть не пришлось, — недобро усмехнулся Резидент.
И вытянул из-под стола железную трубу. Которую продемонстрировал. В действии. Ткнув в висящую плетью руку пленника. Несильно ткнув. Но так, что тот дернулся и замычал.
— Сколько у тебя людей и где они?
Пленник молчал.
— Сколько у тебя людей? — повторил Резидент. И ударил сильнее. И точнее. Ударил по ране.
Пленник взвился и взвыл.
Он не испытывал ни торжества, ни радости, оттого что может долбить своего врага трубой по открытой ране, что может отомстить своему врагу. Там, в подвале, еще не остыв от пыток, он, наверно, получил бы удовольствие, причиняя ему физические страдания, видя, как он корчится от боли. Но теперь, спустя несколько часов… Теперь было поздно!
Сейчас им руководила не месть, а необходимость, и поэтому бить беззащитного, безрукого, не способного оказать никакого сопротивления человека было неприятно. Гораздо неприятней, чем стрелять в него там, в доме.
Но не бить было нельзя!
Потому что ситуация была как… на фронте.
— Сколько у тебя людей?
И снова молчание…
Если он продержится еще хотя бы пять минут, то с «физическими мерами» придется завязывать и использовать «химию», а это — время…
— Сколько у тебя людей?
И снова тот же вопрос:
— Сколько?
И вдруг, ломая навязанный ему стереотип, проорать, изображая психа:
— Хватит молчать!.. Как тебя зовут?!
И, скорчив зверское лицо, замахнуться, сильно замахнуться, картинно, чтобы он представил, как и куда сейчас обрушится железная труба и как будет больно.
Ведь иногда ожидание боли может быть куда сильнее самой боли. Потому что ожидание всегда мучительней события.
Ох, как я сейчас ударю! Как будет больно!!
Главное, вопрос, вопрос-то пустячный — не о людях, об имени. Всего-то о том, как тебя зовут! Стоит ли из-за этого так страдать? Из-за имени?.. Кому это может навредить?..
— Ну!!
А теперь ударить. Чувствительно, но не изо всех сил. Чтобы он поверил, что это не последний удар и не самый сильный удар.
Ударить и замахнуться вновь. Еще более размашисто, корча еще более жуткие рожи и, может быть, даже пуская пену изо рта!
Чтобы напугать, смять, заставить потерять контроль над собой!
Ох, сейчас вдарю! Так вдарю!! Та-ак!!!
Ну же, ну! Ведь страшно!
— Как тебя зовут?!! Убью-у!
— Ви-тя…
Уф-ф…
Эх, Витя-Витек… Все, Витек, сломался Витек!.. Что и требовалось доказать!
Слаб в коленках оказался Витя — бездомных кошек мучить или людей убивать, это он всей душой! А вот удар держать… Который железной трубой по открытой ране! Это — слабо!
Так всегда и бывает — кто любит мучить, тот плохо умеет терпеть… В том числе потому, что считает, что тот, кто его пытает, такой же, как он, садюга, получающий удовольствие от чужих мучений, и поэтому он ни за что не остановится, а будет терзать свою жертву долго, пока совсем не замучит…
— Молодец, Витя, умница!
Теперь — все. Теперь пойдет легче. Назвавший свое имя назовет имя своего папы и своей мамы, а потом своего командира и начальника штаба. И номер части, и сколько у них пушек, и сколько танков, и какой пароль… Это мы уже проходили!
«Поплыл» Витек по течению — теперь не остановишь!..
Он сказал все, сказал, сколько у него людей и сколько оружия. И где эти люди и это оружие. Он назвал адреса, телефоны и пароли. Сообщил о проведенных акциях, монотонно перечислив города — Барнаул, Воронеж, Казань… Он вновь не назвал Хабаровск и еще очень много других городов, уверяя, что это не его работа. Как будто это могло изменить меру пресечения! Как будто, если он прикончил не сто пятьдесят, а пятьдесят человек, его можно за это помиловать…
Нельзя его помиловать! Ни его, ни его людей!
И даже не потому, что они убийцы, а потому, что они узнали то, что им знать было никак нельзя! Что и стало их главной ошибкой. Последней ошибкой! Окончательной ошибкой!